Василий Филиппов

Поэт в тоталитарной державе Песчинка — Крысеныш — Тредиаковский. История, куда ты идешь? Если марксизм есть ложь, Кого ты в супруги себе изберешь?

Может, наша поэзия в Ленинграде Последние всплески, Последние блестки.

Босая Муза идет вдоль дороги, Минуя истории сугробы.

И если история в Ленинграде остановилась, То и Муза остановилась на пороге, Сидит как буддийский йог поджав ноги.

Страдание стекается к ней С родины Елисейских полей. Письма приходят — История набухла кровью.

Или Ленинград превратится в Таллин, В кунсткамеру?

Наверное, все же это будет город восточный Полночью звездной, Где жили поэты пока не поздно.

Иль не вся история только слезы? А миф-грезы?

История бежала в Москву, И останавливается там постепенно, Толчками Старческое сердце.

Скоро Россия будет труп. Убирайся на Запад кто не глуп.

А здесь в Ленинграде с евангельской любовью Прильни, Муза, к моему изголовью И напиши «Записки у изголовья».

Завтра снесут Медного всадника И вернется Евгений.

Завтра мы встретимся в церкви последней.

Сегодня буду читать Федорова, Писателя-воскресителя, Мессию, Спасителя.

А я болота житель Живу в своей комнате-обители.

Сегодня сделаю жгутик, Трупик, изумрудик. Я поднимусь во весь рост Наподобие ртути. Достану звезд, Понесу свой крест На Голгофу Без вздоха.

Голгофа — Пудожская улица. Там меня ждет арест. Там Пилат-кагэбешник баранки ест.

Дева вернется с Валаама. Между нами разыграется драма. И я вспомню Надежду Яковлевну и Мандельштама.

Дева положит меня в постель И скажет: «Еще не апрель. Отдай мне свою свирель».

Я обниму ее крепко. Она — конфетка.

А потом я буду разворачивать обложку, Целовать ее ножки.

Похоть овладеет мною немножко, Но я с Девой буду осторожен.

Достану ножик И разрежу апельсин. Сниму с головы Девы корону И надену на свою голову нимб.

Я прильну к Деве левой головой, Спущусь на колени на водопой. Дева скажет: «Бог с тобой. Ты — мой».

А потом проникну в Деву, Буду с ней куртуазным, Наслаждаясь наслаждением разным.

Дева раздвинет ноги В эпилоге.

Я наслажусь ею и брошу ее словно зверька. Между нами снова будет река.

Когда-нибудь, когда не станет нас, Возникнет, наверное, нечто такое, Но знавших нас не будет слишком много.

Из земли бесплодной Растет нарцисс — холодное слово, Обращенное на себя, Себя не терпя.

Если бы все знали, как они убивали, Как мосты разводили, чтобы не прошли Те, кого мы нашли.